Изменения первоначального обвинения из-за недостаточности улик.
Влияние уголовного прошлого на меру наказания.
Арест до конца следствия.
В мае 2005 года прогремело сенсационное сообщение. В Бат-Яме была раскрыта организованная преступная группировка. Были арестованы организаторы и рядовые исполнители. Ещё одна победа израильских правоохранительных органов в борьбе с русской мафией. Полиция ликовала!
Был опубликован призыв в газетах, прозвучали сообщения по радио и по телевидению (9 канал, первый израильский и второй израильский каналы). В нём рассказывалось о том, как наша прославленная полиция успешно ведет борьбу с русской мафией. Как успешно была разоблачена преступная группировка, орудующая в Израиле, и как были изобличены главари этой группировки.
Также прозвучал призыв, что все, кто пострадал или обладает какими-нибудь дополнительными сведениями об этой группировке или об арестованных лицах, просьба обратиться в полицию. В ходе следствия была арестована группа лиц, которых в последствии выпустили из-под стражи под домашний арест за неимением улик и состава преступления. Были также арестованы несколько человек, которые якобы являлись организаторами и «мозгом» группировки. Я представлял в суде интересы одного из задержанных (для удобства и конфиденциальности информации назовем его А). Вследствие предоставленных полицией улик прокуратурой было возбужденно уголовное дело против А, и выдвинуто обвинение по следующим пунктам:
Вымогательство
Организация и привлечение людей для исполнения преступлений
Избиение при тяжких обстоятельствах
Угрозы
Обвинения были слишком тяжёлые, и, прежде чем взяться за это дело, я очень долго изучал материалы следствия. Был также отягчающий факт – то, что мой подзащитный ранее уже имел конфликты с законом и имел «богатое» уголовное прошлое. И всё-таки я принял решение взяться за это дело, так как увидел неточности в расследовании и излишнюю «раздутость» всего дела.
Для начала я попытался получить освобождение под домашний арест для А. Но суд отклонил прошение и постановил: содержание подозреваемого под стражей до окончания следствия. Суд постановил это, исходя из того, что есть презумпция опасности и принимая во внимание то, что речь идёт об обвинении русскоязычного, выходца из бывшего СССР. Не секрет, что на сегодняшний момент значительная часть тяжёлых преступлений — насилие в семье, рэкет, избиения, разбой, — к сожалению, приходится на долю русскоязычного населения. И учитывая, что мой клиент имеет богатое уголовное прошлое, суд принял решение отклонить прошение о содержании под домашним арестом.
Все доказательства прокуратуры обосновывались на свидетеле-пострадавшем и на аудиозаписях. Для начала я ознакомился и тщательно изучил все аудиозаписи и перевод их на иврит (т.к. на них была записана русская речь).
Перевод был неточен, и на некоторых местах отсутствовал вообще. Было написано «не понятно» или «не качественная запись». При моей личной проверке нашлись десять таких мест, которые впоследствии не только «помогли», но и убедили прокуратуру в абсурдности выдвинутого обвинения. Я уже не говорю о неточности перевода. Так как записи были богаты русским сленгом, то, соответственно, перевод или отсутствовал, или был далёк от оригинала. На тех записях, где были сказаны такие вещи, которые проливали истинный свет или оправдывали моего подзащитного, полиция в переводе писала либо «не было слышно», либо – «непонятен ответ». В ряде моментов на расшифровке стояли обозначения «ло барур» («не понятно»), то есть сказанное невозможно понять или разобрать.
Я почему-то с первого раза разобрался во всех этих моментах, а также понял иной, нежели в переводе, смысл отдельных фраз.
Например, свидетель-потерпевший пытается узнать о драке в ресторане. Ему
отвечают: «Он нажрался и не соображал, что делает». Едва ли кто из русскоязычных граждан не поймет, что речь идет о пьяном человеке. Переведенная на иврит эта фраза записана следующим образом: «Он переел».
Как такой перевод может воспринять судья? — «С чего ты взял, что он был пьян? Здесь написано, что он поел больше, чем следовало…»
Я сделал новый перевод всех телефонных разговоров моего подзащитного. В таких делах очень важно, чтобы адвокат владел в совершенстве языком подзащитного и языком той страны, где в данный момент проживает.
После чего я обратился в прокуратуру: «Либо вы принимаете мой вариант, радикально меняющий смысл записанных разговоров, либо я буду апеллировать, чтобы эти записи не принимались судом в качестве улик».
У прокуратуры имелись также показания свидетеля — пострадавшего. Но, проведя проверку, я выяснил, что этот человек являлся алкоголиком и наркоманом. В прошлом он привлекался к уголовной ответственности и имел судимости. Проблематичным для обвинителей стала доставка свидетеля от обвинения в суд, так как он (свидетель-пострадавший) постоянно пребывал в состоянии алкогольного или наркотического опьянения.
Когда я предоставил все свои доводы, всё выше указанное, прокуратура решила, что не будет требовать наказания для подсудимого сроком больше одного года.
Я требовал удовлетвориться тем, что мой подзащитный отсидел под следствием. На тот момент это было восемь месяцев со дня ареста. Прокуратура, удостоверившись в моих доказательствах, радикально поменяла своё обвинение и отказалась от прежнего обвинения и прежней меры наказания. Теперь прокуратура выдвигала новое обвинение — нападение на человека в присутствии свидетелей. Прокуратура отказалась от того перечня страшных обвинений, которые она предъявляла в начале. С этим мы и пришли в суд.
На процессе мне удалось убедить суд, что на основании показаний и улик, предоставленных свидетелем (в основном — показания человека с наркотической зависимостью), недостаточно на юридическом уровне, чтобы доказать вину моего подзащитного. Мне также помог в работе подзащитный. Он понимал: чтобы доказать его невиновность, требуется время. Что требуется придерживаться одной линии защиты, а для этого требуется время и терпение.
Мой подзащитный очень хорошо зарекомендовал себя в тюрьме. Он шел на исправительные программы, заканчивал определённые общеобразовательные и специализированные курсы. Прокуратура настаивала на продлении срока заключения (наказания) до одного года.
Суд рассмотрел мои доводы и, заслушав свидетелей, которых я предоставил (свидетели дали положительную характеристику моему подзащитному), а также те материалы, которые я получил путём личных проверок. Cуд рассмотрел прошение прокуратуры о продлении срока заключения.
Суд постановил: Освободить моего подзащитного из-под стражи, удовлетворившись тем сроком, что подзащитный провел под следствием (восемь месяцев). Назначил «условный» штраф и длительный условный срок (18 месяцев). Судья заметил, что прокуратура редко просит за такое преступление один год. Но суд высказал мнение, что если бы не уголовное прошлое моего подзащитного, то суд не вынес бы и этот вердикт.
Из этого дела можно извлечь поучительный пример. Что «чистое» прошлое очень сильно влияет на меру пресечения. Наличие уголовного прошлого привело к тому, что суд не хотел освобождать обвиняемого под домашний арест. Это также привело к назначению длительного условного срока. В случае, если в течение трёх лет мой подзащитный будет признан виновным в нанесении кому-либо телесных повреждений или увечий, то ему придётся отбыть в местах лишения свободы установленный судом срок. В январе 2006 мой подзащитный вышел на свободу.
Израильское право
